Письмо Успенского Гольцеву В. А. 30 декабря 1887 г .

Многоуважаемый Виктор Александрович! Когда я виделся с Вами в Москве, я еще не видал Вашей статьи в "Русской мысли" о "Северном вестнике" и, главным образом, о Н <иколае> К <онстантиновиче> Михайловском. Приехав в Петербург и прочитав ее, я очутился в самом ужаснейшем положении, в котором пребываю а теперь, и не знаю, как из него выйду.

Я, конечно, весьма не одобряю Мих <айловского> за то, что он начал придираться к "Р <усской> м <ысли>". В Петербурге над этой полемикой смеются и говорят: точно "Гражданин" с "Московскими ведомостями". Но Ваша статейка, мне кажется, поставила дело пререкания между двумя собратьями сразу на борьбу с личностию именно Н <иколая> К <онстантиновича> Мих <айловского>. Это обстоятельство именно и ставит меня в самое недобросовестное положение и по отношению к "С <еверному> вест <нику>" и, главным образом, по отношению к Н <иколаю> К <онстантиновичу>. Мы с ним работаем и живем 10 лет, и теперь, когда вы колете его грехами редакции (именно его, а не редакцию), я должен писать для "Русской мысли". По всему Петербургу я искал денег и хотел их возвратить, вовсе не имея желания ссориться с Вами и редакцией или прекращать с ней всякую связь, напротив, я этим дорожу. Я во многом бесконечно Вам благодарен, в этом Вы не можете сомневаться; не можете сомневаться и в том, что я высоко ценю настойчивость Ваших стремлений и благородство целей; но поймите же мое положение, могу ли я чувствовать себя по-человечески и искренно, будучи лично знаком с вами обоими и видя неприятную, начинающуюся только полемику. За кого ж мне тут стоять, кому сочувствовать и кому не сочувствовать, повторяю Вам - искренно} Если Вы в интересах "Русской мысли" берете на себя труд обороны ее (Мих <айловский> не винил никаких лиц, а прямо говорил о направлении журнала, причем, конечно, и я не согласен с ним во многом) от нападок на ее сотрудников и не предоставляете этого дела им самим (хотя бы г-ну библиографу), то в какое ж положение становлюсь я, примыкая своим участием к журналу, который делает нападение именно на самое близкое мне лицо, а не на журнал, в котором я простой работник. Появление моей статьи в "Русской мысли" (обещанной, как Вам хорошо известно, до Вашей статьи о Михайлов <ском>) произвело <бы> как на Мих <айловского>, так и на всю редакцию "Сев <ерного> вестника" самое неприятное впечатление. Я хотел достать денег, уплатить их Вук <олу> <айловичу> и извиниться, но денег не достал, и если бы достал их, то выслал бы непременно вместе с обещанною статьею, предоставляя Вам самим по-человечески рассудить, каково мое нравственное состояние, когда я своими руками наношу Н <иколаю> К <онстантиновичу> большое, громадное оскорбление и делаю ему огромнейшую неприятность, принимаю участие в журнале, который именно его-то и щипнул. "Сев <ерный> <ик>" и Мих <айловский>, и особенно последний, огорчены до глубины моим поступком, который они считают просто изменой им; все равно, если бы Ремезов или кто из сотр <удников> "Р <усской> м <^ысли>" взял да и прислал свою статью в "Сев <ерный> вестн <ик><ская> мысль". Вот мое положение, из которого я не знаю выхода, кроме того, что у меня положительно опускаются руки и тошно жить на свете. В Ваших руках была такая масса всевозможных недостатков и ошибок и чепухи, бывшей в "Сев <ерном> вестн <ике>", что Вам легко бы можно было полемизировать, не ставя нас, сотрудников, лично знакомых между собою людей, в невозможное положение. Не обращая и внимания на наше рабочее положение, Вы, вот меня по крайней мере, ставите положительно в неловкое и мучительное положение также как будто с равнодушием относительно к старым и прочным литературным связям. Мих <айловский> не нападал на Вас и не Вас считал виновником недостатков "Рус <ской> <ерном> вестнике" работают люди, общие Вам обоим знакомые. Почему ж Вы о нас-то не подумали и не пожалели? Не знаю, как поступил Короленко и Н. В. Шелгунов, - но я уверен, что Вы очутились в самом неискреннем нравственном состоянии совести.

Извините меня, многоуважаемый Виктор Александрович, за это письмо, но положение мое до того мучительно, что я положительно не знаю - что мне делать? Мне просто совестно в глаза смотреть людям - и уж какая тут будет работа!

Для меня было бы величайшим облегчением, если бы Вы отложили мою статью до февраля, приклеив к 1 кн <ижке> ярлычок, что статья запоздала по моей болезни. В этот промежуток времени ошибка, сделанная "Сев <ерным> <иком>" и "Рус <ской> м <ыслью>", вероятно, забудется, потеряет свой острый характер и в то же время постепенно восстановятся мои почти прерванные нравственные связи <айловским><ерным> вестн <иком>". "Русск <ая> мысль" не нуждается уж так сильно в моем сотрудничестве, чтобы было невозможно дать мне месяц отдыху. Читатели будут знать, что статья есть (она и есть ведь), - но мне-то Вы сделаете величайшее благодеяние, дав мне возможность быть просто <ерного> вестн <ика>" и Ник <олая> Кон <стантиновича>, которым я вдруг стал теперь. Я надеюсь, что Вы поймете всю напрасность накладывать на мою душу такую огромную муку. За что это? Я и так перемучился много на своем веку. Неужели ж я не имею возможности рассчитывать на простое великодушие людей, знающих мою жизнь. Говорю Вам положительно - я оправлюсь и буду у Вас работать беспрепятственно, если Вы дадите время утихнуть против меня негодованию "С <еверного> в <естника><айловского>. Если ж Вы не найдете возможным сделать это, то только напрасно навалите на мою душу угнетающую тяжесть и самую удручающую тоску и горе. А я и так уж устал непомерно. Вот мое положение!

Если ж Вы окажете мне эту услугу, ничем не вредящую успеху "Русской мысли", я буду благодарен Вам вечно и от всей души, что и докажу на деле.

Примечания

Впервые опубликовано в сб. "Архив Гольцева", стр. 38-42. Автограф - в ЛБ.

... я искал денег... - Кроме Е. П. Летковой, Успенский обращался к Л. Ф. Пантелееву см. письма к нему в Полн. собр. соч., т. XIV, стр. 67-68, 70).