Письмо Успенского Соболевскому В. М. Начало мая 1889 г .

Дорогой мой Василий Михайлович! Ехать мне оказывается опять делом невозможным - нет денег. Хотел я опять сесть за работу и написать последний большой очерк "Концов", - но, положительно, заело меня глубокое горе. Все дела только что кончились в Петербурге, только что я выбрался из этого кипучего котла со свадьбами и свахами и смрадом, и оказывается, что мне нет возможности никуда поехать. Писать я положительно не в состоянии. Ведь нынешний год истиранил меня необыкновенно, истиранил на много лет. Уехать надобно, чтобы не вспоминать только того, что было с женой, не видеть ее со всеми следами болезни и нашего давнишнего несчастья. Да надо и работать. Сидеть в этом смертельно надоевшем Чудове или в литературном петерб <ургском> кружке, занимающ <емся> сплетнями, - положительно мне невмоготу. Мне надобно вновь внимательно видеть жизнь, от которой меня понемногу отбивали семейные горести и от которой окончательно отбила 6-ти-месячная болезнь жены. Я пропаду без свежего воздуха и без возможности одуматься, сообразиться - что делать? О чем писать?

Посмотрите, как стали набрасываться на меня всякие газетные собаки, увидя, что я ослаб, что пишу не воодушевленный каким-нибудь искренним побуждением. Чем я исцелюсь от этого расслабления, как <не> поездкой, но такой, чтобы не работать в это время, не сидеть за столом. Не можете ли Вы выручить меня из великой беды? Ведь у меня есть мои деньги, и пока немало, - но вот я не могу иметь возможности истратить на себя собств <енно> рублей 300, чтобы восстановить свою потребность быть внимательным к жизни, а не подыхать от беспрерывного внимания к несчастьям моей личной жизни. А я обречен подыхать. Подумайте, дорогой Василий Михайлович! Если из 1600 р. я получил только 400 (а 200 из конторы), то ведь могу же я попросить выдать мне еще 300 р.? Эти деньги вдвойне воротятся осенью (летом я не могу писать); если даже мне выдано и все 600 из моих, - то и тогда нет причины не ссудить мне эти 300 руб. Опять-таки они мне необходимы до крайности. Семья не будет нуждаться все лето; 1-го июля она получает % с 10 тысяч - 250 р., и теперь она ни в малейшей степени ни в чем не нуждается. Деньги ушли все в нее; все сшито на лето, куплено, все заплачено и в городе и в деревне. Если бы они и вовсе не имели копейки хоть до августа, - то это ровно ничего не значит, все здесь дают в долг. Да нет в этом надобности никакой. Но я могу только пропадать здесь и иметь в перспективе ту же петерб <ургскую> квартиру, которую я только что оставил. Я Христом-богом прошу Вас, если можно, не дать мне пропасть. 300 руб. ведь обеспечены {Далее две строки вычеркнуты. - Ред. } не подлежащей сомнению уплатой. Михайловский на днях будет в Москве, Кривенко уехал в Сибирь, Ярошенко в Париже, - я только обречен иссыхать в обстановке, которая только меня пугает, и сам должен на всех производить тяжелое впечатление. Ведь есть же у меня деньги, зачем же мне подыхать? А я пропаду, дорогой Василий Михайлович, пропадаю и пропаду!

Если бы можно было числа до 10 (и то ужасно долго) получить 300 р., я бы немедленно уехал в Череповец, где меня ждут, чтобы рассказать всю историю закрытия земства. Там шла борьба земцев васильчиковского воспитания с кулаками рыковского типа. Кончилось закрытием земства. Оттуда я имею много приглашений и, наверное, съездил бы туда не без пользы для себя и для работы. Путь туда новый: по каналам, мимо Белоозера, по Шексне, а оттуда по Шексне, по Волге до Рыбинска или Ярославля. Тут все ново для меня, и я бы очнулся, почувствовал бы интерес к жизни, чего теперь во мне нет, исключительно под непрестанным гнетом личных несчастий всей зимы и весны (я это предчувствовал давным-давно), а ребята смотрят на меня скучного и сами скучают.

Если бы это можно было сделать, то надобно было бы послать деньги по петербургскому адресу, а меня в Чудове известить по телеграфу только о том, что послано. Тогда я прямо из Петербурга, не заезжая в Чудово, прямо сел бы на шлиссельбургский пароход. Зовут и в Або смотреть народные ремесл <енные> училища.

Но если этого сделать нельзя, то я положительно не знаю, что мне делать и как быть. Слишком долго я жил уединенной жизнью, покоряясь необходимости не раздражать Ал <ександру> Вас <ильевну> моими личными знаком <ыми>, которые ей были не нужны. Слишком долго я кис в литературных петербургских кружках. Н <иколая> К <онстантиновича> спасала его воля. Я не мог не чувствовать омерзения и желал бы исцелиться хоть от его части. Два месяца не поездки, а более или менее близких отношений с людьми всякого звания (как было бы в Череповце), как голодного волка, насытили бы меня живыми впечатлениями. И если это будет невозможно, - пропаду я, дорогой Василий Михайлович, пропаду. Но Вас в этом не обвиню; нельзя - нельзя. Я ценю Вас, как дорогого мне человека, и так, и без денег каких-то. Нельзя - так нельзя.

Буду сидеть теперь в Чудове.

Примечания

Датировано по связи с предыдущими письмами.

... газетные собаки... - В частности, имеется в виду В. П. Буренин, поместивший в "Новом времени" (1889, No 4755) статью с нападками на Успенского.

... историю закрытия земства.

... - Имеется в виду И. Г. Рыков, директор скопинского банка, растративший огромные суммы и преданный суду в 1884 году (см. примеч. к письму 141),