Письмо Успенского Успенской А. В. 10-12 марта 1883 г .

Любезный друг Бяшенька. Я телеграфировал тебе, что посылаю подробное письмо, и сел это письмо писать: это было 7-ое марта, а восьмого я хотел ехать в Ленкорань, - но едва я написал строку, как пришли сказать, что пароход идет седьмого, сейчас, а главное, что с этим пароходом едет сам капитан, Миллер (его знает Леонтина Карловна), к которому я должен был обратиться в Ленкорани за советами. Теперь этот капитан ехал сам, и ехать надо было немедленно, так как второй пароход пошел бы только 22. Таким образом, ни письма, ни даже телеграмм я не отправил и посылаю сегодня по приезде в Ленкорань. Но и здесь беда - я думал, что в Ленкорани телеграф, - а его нет, и почта идет два раза в неделю, - словом, глушь страшная, а главное, ты будешь беспокоиться, не получая моих писем; но вот что я скажу тебе: я все время страшно утомлен, может быть, это к лучшему; но я тебе искренно говорю, что меня одолевает какой-то непробудный сон. Не знаю, от дороги ли это,- 14 дней без остановки, и в эти 14 дней только 3 раза пришлось спать ночью в кровати, потом новые знакомства в Баку, то есть рукопожатия и приглашения к себе, где опять кучи незнакомых людей, - все это меня просто истомило. А главное, я до сих пор не чувствую, чтобы я поправился, я все слабей и слабей. Но вот сейчас по приезде в Ленкорань я и г. Миллер уехали к нему на дачу за Ленкорань, в глухой лес среди татарских деревень, и здесь кроме нас никого нет. Я здесь 2-ой день чувствую, что мне лучше, что, кажется, теперь я начну поправляться. Накануне утомление дошло до того, что _я не мог подняться к нему на лестницу, а сегодня я уж чувствую себя бодрее и лучше и думаю, что теперь все пойдет к лучшему. Бога ради, только не тоскуй ты, пожалуйста. Да не возись ты очень много с Кривенками,- они любят сплетни и очень-таки не прочь то, что болтают дома, перенести в редакцию. Я уверен, что Салтыков перестал меня уважать вследствие шуточек Сер <ея> Ник <олаевича>. Он только анекдоты рассказывает, - а, глядишь, и сделается начальником, да еще отказывать будет статьи принимать. Тогда как он вовсе не писатель, а просто хороший человек. Им не надо рассказывать подробностей наших дел; вот мне и скверно, что все мои нужды им открыты, тогда как могло бы быть иначе. Они не писатели, а умеют забирать в руки писательские барыши, именно потому, что к ним лезут за рублем, что им выпадает на долю репутация благодетелей. Меня это и убило. Я всегда хотел без благодетелей жить и мог, заставив их моими работами платить мне большие деньги, и вот почему за последнее время, когда нельзя было все-таки стать на ноги, а опять идти ко всякой дряни просить рубля, - я пришел в отчаяние. С господами Николадзе также, пожалуйста, поосторожней. - Когда они узнают подробности моей жизни,- они увидят, как мало во мне силы для деятельности теперь, и отлично изгонят из числа таких писателей, которых нельзя бросать на улицу. Знаю я всех этих людей. Припомни, как бился и бьется, напр <имер>, Плещеев - отжил. И меня к тому же приведут. Я действительно не сумел воспользоваться минутой, когда во мне нуждались как в писателе, и боюсь, что такая минута прошла; я утомлен. Я часто бесновался потому, что я знаю этот круг и его обычаи и что тут надо очень искусно держать себя для того, чтобы не кончить смертью Левитова и т. д. И вот почему я пришел в отчаяние, в последнее время мне показалось, что все пропало: долгов тысячи, и уж не любезность я - и не вижу ничего, говорю - еле-еле ворочается язык, говорят - не слышу, вот почему не мог тебе писать, решительно нечего. На душе совершенная пустота - хоть шаром покати, но сегодня первый день что я чувствую себя несколько бодро; думаю, что поездка моя не бесплодна, что потом я много припомню, - но, бога ради, только не беспокойся. Пусть со мной пройдет этот столбняк. Здесь в Ленкорани я пробуду до 14. 14 уеду в сектантские села, 19 на рыбные промыслы, числа 22 буду в Баку и, получив деньги, - немедленно возвращусь домой. Там будет видно, что делать и как быть. Но ясно мне одно, что с сего дня я начинаю чувствовать себя лучше, бодрей, и интересней становится мне все, что видел. Крепко, крепко целую тебя, - домой мне крепко хочется. Целую ребят, Шу-рыча. Привезу ему отличную персидскую шапочку и тебе туфли.

До свидания.

Примечания

Датировано по содержанию письма.

Письмо относится ко времени поездки Успенского на юг в феврале-марте 1883 года.

... - Левитов умер в большой нужде от чахотки.