Итак, - "сорванец" появился, и с каждым днем все больше и больше стала возрастать непомерная разница во взглядах на жизнь родителей и детей, а скоро не было уж такого отца и такой матери, которые не были бы огорчены до глубины души поступками своих детей. Даже на воскресном пироге, на именинах и вообще во всех тех обывательских сходбищах, где рюмка развязывает языки и идет по обыкновению бессмысленная болтовня, и там "дети", непочтительные, дерзкие, безбожники, были первейшею темою собеседования. Горе было так велико, что даже и водка не развеселяла и пилась со вздохами, так же как со вздохом шли жалобы и на детей.
- Где же ваш сынок тепериче, Марфа Ивановна? - ехидно спросил один из гостей, уже "оскорбленных" своими детьми.
- Спит еще, не вставал! - отвечает Марфа Ивановна, смотря в землю.
- Это до одиннадцатого-то часу?.. - возвышая голос и обводя гостей выразительным взглядом, произносит первый.
- Нынче все так! - прибавляет с иронией второй.
- А по-моему, - вскрикивает третий, - взять бы хорошую палку, да!..
И при этом делается рукою взмах, соответствующий назначению палки.
От обид такого рода в особенности пострадало в нашей глухой стороне семейство Уполовниковых. Сам господин Уполовников обижен до такой степени, что даже и упоминать не хочет о сих мерзостях и только отмахивается рукою, если ему предложат какой-нибудь вопрос по поводу его несчастий. Напротив, супруга его, Марфа Ильинична, очень желала бы сообщить какой-нибудь теплой душе все тайны своего сердца, но "держание уха востро" не подпускает близко к ней таковой души. Всякий норовит узнать сущность дела в двух словах и уйти; Марфа же Ильинична, напротив, желает объяснить дело в полном объеме.
Целые дни сидит она под окошком, выжидая необходимую ей теплую душу, и, за неимением ее, поверяет свои обиды толстым чулочным спицам, которые, не привыкнув к такому доверию, поминутно спускают петли, путаются и вводят госпожу Уполовникову в немалое негодование.
Но вот под окнами, на противоположном тротуаре, мелькнула фигура знакомого чиновника Кукушкина, и Уполовникова сразу решается не выпускать его из рук. Она высовывается в окно и вопиет своим старческим голосом:
- Батюшка! Семен Семенович! Зайди на минуточку. Сделай твое такое одолжение!
- Не могу-с!.. Не имею времени!
- Да сделай же милость, хоть пирожка?
- Времени не имею-с!.. Не имею времени! И притом... боюсь...
- Что такое, господи! Кого ж бояться?..
- Да вашего, этого... господина... студента-то... Ну их!
- Да нету его! Давно нету! Уехал!..
- Не-ету?.. - перебираясь через дорогу, удивленно вопрошает Кукушкин. - Из-за чего же собственно их нету?
- Уехал, уехал!.. Да ты зайди хоть на минуточку-то...
Уполовникова подтверждает это, и чиновник, покачивая головой, направляется к воротам. Теплая душа входит в горницу, раскланивается, оглядывает углы и, убедившись, что в них не притаилось ничего ужасного, вроде "господина студента", принимается за закуску, во время которой теплая душа иногда поднимает голову, разевает набитый рот и обращается к Уполовниковой с вопросом: "Да будто бы же? Да неужели же они уж?.." Уполовникова удовлетворяет его вопросам, но не перерывает спокойного течения закуски, твердо зная, что теплой душе в самом деле нехудо бы подкрепиться, прежде нежели на нее она навалится с печалями. Наконец знакомый отирает ладонью рот и, всунув руки в рукава, спрашивает:
- Следственно, матушка Марфа Ильинична, упоминаете вы в том смысле, что их как бы уже нету?
- Уехал, отец мой, и даже не простился!
Теплая душа изумленно смотрит на хозяйку, но тотчас же, вытянув кверху брови, произносит сжатыми негодованием губами:
- Просвещены!..
- Да уж должно быть, что от просвещения этого... от ихнего...
- Да-да-с!.. От обширного ихнего ума! - Гость с сердцем плюет в землю и прибавляет: - Ффу ты, боже мой, до чего, можно сказать... Тьфу! Более ничего!
Чиновница Уполовникова едва владеет собою: руки ее дрожат, петли спускаются и голова не совсем твердо сидит на плечах.
- Так как же вы, Марфа Ильинична, изволили упомянуть-то? Из-за каких же собственно смыслов уехали они?
- Изволишь видеть, как было... На Фоминой неделе, никак этак в середу али в четверг, уж не упомню хорошенько-то, собираемся мы с мужем, друг ты мой, к заутрени... Собрались этак-то, только выходим на крыльцо, - хвать-похвать - подлетает тройка, и сейчас сынок наш соскакивает и прямо говорит: "Я, говорит, папенька, к вам отдохнуть... Уж сделайте милость, говорит, позвольте..." Мы с отцом так обрадовались, так рады и, кажется, себя не помним, сейчас самовар, то, другое... "Нет, - кричит сынок-то, - ничего не нужно, сделайте милость, дайте мне где-нибудь прилечь... Ехал, изволите видеть, семьсот верст, - устал..." И ни слова не говоря, только что поздоровался, бросился прямо в горницу, в эту вот самую комнату (слушатель испуганным взглядом обводит стены и углы комнаты), вбежал и прямо так на диван и повалился... Спит. Поглядели мы на него - "ну что ж, думаем, с дороги человек устал, пускай в самом деле отдохнет..." Оставили его и пошли своим путем к заутрени. Отстояли честь честью службу, выходим на паперть, встречается Артамон Ильич с Авдотьей Карповной, Кузьма Митрич Чуйкин с женой и прочие наши знакомые. Встречаемся. "Здравствуйте. Что новенького?" - "Да вот, - говорим с мужем, - сынок приехал". - "Это Сережа-то?" - "Он, говорим, Сергей!" Любопытствуют знать, откуда? Отвечаем им: так и так, из Санктпетербурга, мол, прибыл, на почтовых. Кто же, спрашивают, он - то есть, по какой части?.. Отвечаем им, что главнее по просвещению пошел и в высокой науке состоит... Все очень этому обрадовались, и тем пуще всего любопытство их взяло, что из Санктпетербурга: "Не возможно ли, говорят, нам будет на него взглянуть?.." Тогда отец отвечает им: "Господи помилуй! Что ж это такое за диковина, что и взглянуть на него нельзя? Пожалуйте к нам чайку откушать, я вам его и покажу во всей форме". Пошли все к нам пить чай. Пьем мы чай, а отец идет к Сергею и говорит ему: "Дружок, говорит, многие друзья наши, заинтересовавшись тем, как ты из Санктпетербурга и идешь по просвещению, то очень желают видеть тебя... Пойдем к ним..."
- Папенька, говорит, сделайте милость, увольте меня!
- Но, дружок мой, - говорит отец, - ведь ждут и желают порасспросить у тебя кое-что о столичных новостях.
- Ради бога, говорит, позвольте как-нибудь после... Что я с ними буду говорить, какие новости?.. Я никаких новостей не знаю...
- Как же это ты не знаешь?
- Ей-богу, не знаю ничего... Не могу!.. Не пойду!.. После.
Завалился и захрапел. А отец так с носом и остался. Как это вам покажется? а?
- Просвещены!
- Рожу свою не мог на минуту в другую комнату высунуть! Очень это отца огорчило; входит в чайную, весь дрожит; однакоже деликатным манером удержался и объявляет: "что так как, говорит, с дороги и заспался, то, сделайте милость, извините его на нонишний раз, а вот в воскресенье покорнейше просим вас откушать у нас чаю, и тогда уж будьте покойны, я вам его предоставлю". С этим гости и разошлись... Как нам в ту пору было горько, кажется - ах!.. Ну, однакоже, мы виду не подали. Ни-ни!.. Приходит время; замечаем мы - грубость. Что ни спросишь: "ей-богу, говорит, не знаю, никогда не видал"...
- Как, мол, дружок, спрашиваем, начальство вас наказывает ли? Или же, опять, в каком чине ваш главноуправляющий вашим заведением?..
- "Ей-богу, не знаю!" - Только того и есть!..
Думаем, думаем, ума не приложим, как быть! А он тем временем каждый божий день зачал с ружьем по болотам шататься. Первое дело - то обидно: ну, неровен час, утонет? долго ли до греха? А второе дело - ружье: постоянно порох, пули, - ну, как да ляпнет ненароком? Нечто ружье-то с умом? Иной, случается, маленькие дети ходят, - хлопнет, вот-те и сказ. С кого взыщут-то? К ответу-то отца потянут, - как дозволил сыну? Так ли я говорю? Ну, так это нас беспокоило, так беспокоило, а тут пуще всего, в том опять обида, что глаз домой не кажет.
- Да дружок мой, посуди же ты сам, какой же эта стрельба составляет отдых? когда, чего боже избави, можешь ты пулею себя повредить?
- Вот, говорит, пустяки!
- Дружок мой, - говорит отец, - хотя я и говорю пустяки и хотя, говорит, ты отдыхаешь, и болото для тебя милее отца и матери, то все-таки, друг мой, уж извини, говорит, отдыхать ты отдыхай, а отца все-таки уважать должен. Уж извини!
- Да помилуйте, то-се, тиль-виль... - прикусил язычок-то, не потрафит, что сказать, а отец между прочим продолжает:
и держал бы для виду каску свою; то есть, чтобы гости, видя твой костюм, завидовали бы мне и ценили бы меня... Так как имею я такого сына...
- Хорошо-с! - говорит, согласился.
Подходит воскресенье, пришли гости; выводит отец его, - "вот, говорит, сын мой, извольте полюбоваться!.." Гости, обыкновенно, радуются. Начинают его расспрашивать. Один чиновник был в ту пору, хотел он в Петербург жену везть к ясновидящей, пользовать от полноты, так этот чиновник подходит к Сергею и говорит: "Позвольте, говорит, которые теперича лучшие ясновидящие считаются?" - "Не знаю", говорит. Чиновник обиделся и ушел. Подходит другой и говорит: "Как примерно, будьте так добры, - Исаакиевский собор далеко ли в вышину достигает?" - "Не знаю", говорит... И этот посмотрел на него этак-то, осердился и отошел. Тут уж мы с отцом никаких сил более терпеть не находили. Вызываем его в другую комнату, вызываем и говорим:
- Ты что же это, друг любезный, делаешь?.. Что же это ты, уморить нас хочешь?.. Иди сейчас, отвечай, что тебя спрашивают.
- Я не могу и не пойду...
- Не могу!
И уже опять пистолетиной своей подлой вертит, заряжает.
- Брось ружье! - закричал отец.
- Оно, говорит, не заряжено!
В ответ на это он вместе с пистолетиной идет к дверям; мы за ним.
- Брось! - Не бросает и переодевается.
Тут мы уже совсем обезумели от такой обиды. Отец как начал причитать: "Это что такое? Сапог на столе стоит? Где должен сапог стоять? На столе хлеб кладут, дар божий", - и пошел и пошел... Гости слышат, что неладно что-то, потому крик на весь дом, тихим манером за шапки да по домам... Отец-то и после них еще долго причитал, наконец того, видя его упорство, "вон, говорит, из моего дому!" Сережка, долго не думая, хлоп дверью да и был таков!.. Так и уехал. Сказывали, где-то с товарищем, тоже этаким-то, избу наняли в деревне. С мужиками-то, видно, приятнее, чем с отцом, с матерью...
- Просвещены!
- Да! Думали-гадали какое ни на есть удовольствие получить, а заместо того на-ко вот!..
Вообще на бедные головы стариков и старушек каждодневно валится множество всякого рода обид; долго накипают они в сердцах старичков и, не имея исхода, рождают жажду самой отчаянной мести, оканчивающуюся обыкновенно горькими слезами.