Научившись устраивать свое благосостояние вышепоказанным образом, человек не может уж отстать от этой "привычки". Правда, он может, как Сютаев, просветлеть духом и сразу порвать несправедливые путы, но покуда Сютаевы - исключительные люди, единичные личности. Обыкновенный деревенский человек, переходя от земледельческого благосостояния к возможности благосостояния денежного, по наивности почти детской, переносит в эту новую для него область старые земледельческие взгляды. Как земледелец, он "травки" не оставит на поле, не устанет нагнуться за ней, срезать, привезть, обмолотить и т. д. Он привык, чтобы "кроха" не пропадала. Будет ли он упускать не крохи, а хорошие "случаи", как вышеупомянутые террористические аукционы? Настоящий земледелец-крестьянин до сих пор чуждается их, как греха; но тот, кто уж отведал, неудержим. И в новых "привычках" он будет стремиться дойти до последней крохи, взять все, что идет в руки. А между тем недовольство, возбуждаемое этой системой, явное; он, "наученный" новому способу богатеть на счет бедности соседа, как крестьянин знает, что сосед ропщет, что он таит злобу и, пожалуй, задумывает "поступить своим средствием". Остановиться - нет силы, а стало быть, надо подавить в соседе злобу каким-нибудь понятным и резонным для соседа образом. Сосед думает: "дерете, чтобы наживаться" - и вот, чтоб искоренить в нем связь между драньем и наживой, изобретается подходящее средство. В один прекрасный день становой пристав, разгневанный тем, что старшина хоть и дерет, но не получает результатов - подати идут слабо, по обязательствам и постановлениям волостных судов не платят, - сажает в темную самого (о небо!) старшину. Это надолго уничтожает в обиженных мирянах-пахарях возможность логического мышления. "И ихнему брату тоже достается,- думает простодушный сосед. - Ишь ведь, самого старшину запер..." Стало быть, старшина не все сам командует - ихнего брата тоже "подбадривают". Арест старшины успокаивает соседа, но старшина, возвратившийся из-под ареста, неумолим. Под ногами теперь у него твердая почва.
- Вы что ж, анафемы, со мной делаете? Докуда будет эта ваша подлость? Когда вам добром говоришь, рыло воротите, а я за вас сиди в холодной, не пимши, не емши! У меня сена за три-то дня погноено на сто рублей. (При этих словах все сознают свой грех.) Чем я буду кормить скотину?.. (Опять все "чувствуют".) Плевать мне на ваше жалованье-то - только от дому отбиваешься, "возжамшись" с вами, с пьяницами, да отразишься в холодной из-за вас, анафем... Я вам добром говорил, так не слухали, - н-ну теперича уж не па-тирь-пллю! Теперича стану пас-ссступ-па-а-ать!
И, конечно, - ложись!.. Но знаете ли, что это за канальская штука? Конечно, сажают становые и "взаправду", но очень часто старшина, явившись к становому, по-приятельски говорит: "Пришел к вам с просьбой". - "В чем дело?" - "Ни много, ни мало: посадите меня в холодную. Избаловались мои мужичонки, способов нету! Не платят, пьют... Ничего не поделаешь. Обколотил все руки. Ворчат... Сажайте - по крайности тогда я уж произведу... Всё же они почувствуют"... Становой делает "проформу", и старшина, числясь в холодной (с течением времени все это узнается и оценивается по достоинству), пьет чай у знакомых купцов, а спать идет в холодную. Я сам пивал чай у себя в доме со старостами, которые тоже для получения права свирепствовать числились в "холодной". Предположим, что маневр этот производится в видах государственной пользы; но, получив право свирепствовать, новообращенный свирепствует заодно и в видах собственной пользы. Тут "под одно" случай хороший взыскать и с "упорного" мужичонки за лошадь и с другого за обиду ("ах ты, заячий твой нос!"). Тут уж во всем воля пострадавшему "за вас, канальев!" Но, повторяем, со временем все это разберется, оценится по достоинству и принесет плод.
Разговаривал я однажды с таким "новообращенным" человеком, и долгое время он мне доказывал, что они - пьяницы, обманщики, мошенники и т. д., что дранье - единственное спасение.
- Есть у них деньги, у анафем. На пьянство есть, а на дело нет!.. Послушайте их, канальев, так они вам наскажут.
И так далее.
Но через несколько дней то же лицо явилось ко мне и заговорило такие речи:
- Стала выходить газета, и начальство просит писать о нуждах. Вот я и хочу туда пустить штучку...
- О чем же?
- О запасных магазинах. Земства побуждают к магазинам, а в то же самое время... Да вот я тут нацарапал...
Нацарапано было между прочим следующее: "Так как крайняя бедность населения и недостаток даже совершенно в пропитании и чем прокормиться, то не в состоянии уделить даже какой-либо крохи, не токмо..." и т. д. Словом, крайняя нищета препятствует устройству магазинов.
Мне бы следовало спросить: "как же так нечем прокормиться, когда несколько дней тому назад вы же говорили мне, что у них есть?" Но я не спросил. Увы, я уж знал из предшествовавших опытов, что значит в данном случае христараднический тон, принятый "надежным человеком". Будь в самом деле, а не посредством палки, хорошо, толково и заботливо устроено народное продовольствие, не было бы надобности в земских филантропических подачках, крайне для "земледельца" разорительных и крайне выгодных для деревенских не-земледельцев. Ведь этому не-земледельцу отлично известно, что будущую весну в руках его (опять только "подержать") будет тысяч 20 рублей денег на раздачу овса. Во-первых, он купит его у себя самого "по хорошей цене" (цены достигли необыкновенных пределов, так что при всем старании я мог приобрести куль по 7 руб. 20 к., а в прочих местах покупали по 7 руб. 30 к.), купит у "нужных" господ, у родни и т. д. Все это он раздаст крестьянам в полной точности. Уж будьте уверены, что ни одна овсинка не будет спрятана: "на - смотри, считай!" И все обыватели скажут: "верно", пересчитав все, каждую овсинку буквально. Мешки даже вытряхнут и палкой выколотят, и то "все верно". Но в то же время он будет требовать подати ("что ж, мне опять в холодную за вас идтить?"), и мужики будут ссыпать этот же овес - иные полностью, а иные частью, и не ему, а какому-нибудь "подручному", "конпаниону", да и не по 7 руб. 20 к., а по 5 и 4 рубля. Но это только часть операции, а вот осенью начнется настоящее дело. Мужикам придется отдать за овес по 7 руб. 20 к.; а так как он на рынке в эту пору 4 рубля, то, отдавая натурой, мужик везет не куль, а почти два: вот тут-то этот овес и покупается "новообращенными" крестьянами, у которых есть деньжонки. И староста и старшина говорят: везите овес ко мне, а я внесу деньгами. Отдавши "натурою" почти вдвое, мужик к весне непременно будет без овса: это как бог свят. И тут пойдут донесения: "Бедственное, даже и совершенно конечное неспособие к пропитанию, и не в состоянии обсеять поля, а потому ходатайствуем о способии от земства". Земство высылает деньги, а на эти деньги старосты и старшины опять покупают у себя овес, но не по 4 рубля куль, а по 7 руб. 20 к. или по 8 рублей. Заплатив осенью восемь рублей, "новообращенный" весной получает за них шестнадцать, то есть процент, невозможный ни для какого самого алчного капиталистического предприятия... Получает и пишет: "только старанием и неусыпною ревностию укупил овес по 8, а даже и по 10 не отдавали..."
- Однако, - сказал я одному из таких "крестьян", - проценты вы, господа, дерете на свои деньги необыкновенные! Ведь это более чем рубль на рубль...
- Н-ну, батюшка, - весело играя веселыми глазами, с шутливым и даже шутоватым смирением отвечал он, - где уж нам наживать такие деньги!.. Это вот у вас в Питенбурхе все только и слышно (густым басом): рубль на рубль, рубль на рубль, рубль на рубль,- а у нас по-деревенски, по мужичьи-то, хошь копеечку-то господь бы батюшка, отец наш, дал нажить на копеечку, и то мы рады-радехоньки... А то рубль на рубль!.. Хошь бы копеёчку-то какую ломаную на копеечку нажить, и то уж эво как мы создателя-то благодарим!.. Хе-хе-хе...
- А бывает, что и на полушку наживают рубль, по-деревенски, не то что рубль на рубль.
- Да вы чего изволите сумлеваться? - уж серьезно, а не шутливо сказал мне этот же собеседник, когда я ему сказал, что даже и скромность наживы копеечка на копеечку не уменьшает огромного вреда этой операции: ведь нажитую копеечку теряет сосед, и притом буквально ни за что, ни про что. - Вы чего же сумлеваетесь? Разве я ему не настоящую цену даю? Ведь цена за куль - четыре, и я даю четыре. Овсом ли он отдаст, деньгами ли - все одно, у него руки пустые будут. Вины тут нашей нету...
Во всяком случае вина - в тех порядках, которые довели не только деревни, а целые губернии, то есть огромные массы деревенских людей, до попрошайничанья зерен на посев. Припомните только что рассказанную историю с овсом. Земство слышит жалобы на недостатки зерна: "нечем обсеменить поля", - и удовлетворяет этой нужде. А между тем видит, какая масса всевозможных ехидных оборотов производится под прикрытием этой нужды. Существует мнение, что земства обязаны и должны стараться всячески распускать в народе деньги; думают, что раз пущено в обращение между народом два-три десятка тысяч рублей, они сейчас же принесут пользу, оживят и души и карманы. И точно, оживают, но оживают единицы в прямой и огромный ущерб сотням и тысячам. До сих пор мы читаем в газетах всевозможные проекты о переустройстве местного управления, и везде "деревня", сельское общество принимается как нечто совершенно особенное от всего государственного тела. Это так же справедливо, как если б я, отрезав от моего платка маленький кусочек, стал уверять, что кусок этот совершенно не такого свойства, как платок, что большой кусок платка - одно, а маленький - совсем другое. Правда, при словах: "сельское общество", "сельский сход" - воображению преобразователя представляется только "староста", получающий 36 рублей в год, и нет никакой возможности представить себе здесь, в сельском обществе, какое-нибудь более или менее интеллигентное амплуа, а следовательно, и мало-мальски приличное содержание. Другое дело - волость: там волостные старшины получают по 600-1200 рублей в год, тут, стало быть, можно и позаботиться о благе народа и контролировать... А между тем в этой-то ячейке, именуемой "сельское общество" (которое все рекомендуют оставить в полной неприкосновенности, как святыню и как место без окладов), таится ничуть не меньше беды, чем во всем огромном теле страны. Ведь пора же знать, что сельское общество тогда только было в самом деле самоуправляющеюся крестьянскою общиной, когда основанием средств к существованию всех ее обывателей были земля и исключительно для всех одинаковый земледельческий труд. Какие же это общинники теперь, если сосед наживает на соседе капитал, скромную деревенскую копеечку на копеечку? В земледельческой общине я и мой сосед - мы можем богатеть и беднеть только сообразно нашим успехам в одном и том же труде - в земледелии; мы богатеем или беднеем от нашей сноровки или неуменья, от удачи или неудачи, но богатеем или беднеем не друг от друга, на мой счет, кладет в карман мои деньги, берет их за овес, моими трудами добытый. Если бы развивались и укреплялись в народе общинные начала, основанные на земледелии, то в случае недостатка зерна крестьяне заняли бы у соседей это зерно и отдали бы зерном. И тут есть нажива, но опять-таки понятная, извинительная. Но земство (я охотно верю, по наивности) само вводит зло, не вникнув подробно во взаимные отношения современных общинников, образовавшиеся на расстройстве земледельческого труда и порядков. Я охотно верю, что оно даже - из уважения к деревенской "общине" - не хочет совать туда своего носа: "пусть, - думает оно, - хоть тут народные печати остаются неприкосновенными" - и не прикасается; хотя именно тут-то и надо прикоснуться, и не для того, чтоб испортить или ввести зло (что делается теперь), а именно вывести его оттуда. Надо узнать просто, внимательно, добросовестно: есть ли у крестьян достаточно земли? Сколько они в силах платить? Сколько на них лежит бездельных ртов? Нет ли тут кого, кто жрет своих соседей и только облизывается да утирает рукой лохматый рот, и т. п. Все это необходимо знать, чтоб отделить земледельцев от людей денежной наживы, чтобы налоги распределить без обиды. Теперь, не прикасаясь к новым деревенским осложнениям, не мешаясь "в ихние" порядки, "командующие" классы требуют только денег и любезно говорят: "Живите, живите как хотите! Мы вас не будем трогать, потому что и окладов у вас нет подходящих, да, наконец, надо же, чтобы хоть это зерно сбереглось от язвы"... А зерно-то, которое лежит на самом низу, в сырости и под страшною тяжестью нужды и неизвестности (во всем), всего более и страдает.. Мой сосед, нажившийся на моем овсе, вдвое воротивший свои сто рублишек, платит за две души... И я, который мой счет? Правильны ли такие налоги? И не должен ли я питать дурное чувство к этому соседу, обогащающемуся на новый образец, без личного труда? "Не разнуздывайте зверя". Всей статьи, где сказаны эти слова, я не читал и не знаю, в каком смысле они сказаны; но в виду вышеприведенного примера позволю себе спросить: добрые или злые, человеческие или зверские побуждения воспитываются в народе такими новостями, как возможность богатеть на счет трудов соседа и его нищеты? Как вы думаете, доброе ли во мне рождается чувство к этому соседу, у которого в жилетном кармане, в виде часов "с двум доскам", я вижу мой пот и кровь - тот самый овес, который упал в курсе под осень? Прежде таким образом наживался только барин, но не на мой счет, а на наш общий счет и труд. Сосед наживался только руками, умом, силой и т. д.; теперь же он наживается на мой счет, что я отлично и вполне ясно вижу. Какие же чувства воспитываются во мне таким явлением? Разумеется, не добрые, не гуманные... "Попадись он мне, - думаю я, - так я ему тоже покажу, как на чужой счет богатеть..."
В подтверждение того, что расстройство "земледельческой деревни" - именно в имущественных отношениях "суседей" друг к другу, - обратило на себя внимание и других наблюдателей, позволю себе привести выписку из статьи г. М. Громницкого, напечатанной в "Русских ведомостях": "Теперь вот что у нас происходит: в первых числах декабря в деревне (Пензенской губ.), в которой я живу и которая сравнительно благоденствует, из амбара одного крестьянина со взломом замка увезено ночью около четырех четвертей ржи. Затем, в ночь на 12 декабря, в той же деревне оказались сломанными замки в трех амбарах, и из одного увезено до десяти четвертей ржи. потому что это - событие небывалое, старики не запомнят ничего подобного; "барина", но чтобы крестьяне воровали друг у друга у них никогда не бывает. За три года я знаю только один случай, да и то кража совершена двумя пьяными". Подчеркнутые здесь фразы, как мне кажется, представляют наилучшую характеристику деревенского расстройства: воруют друг у друга неравенства в средствах н а живы, вторгнувшегося в трудовую земледельческую среду. Если появился человек, решающий украсть у соседа, вместо того чтобы попросить, поклониться, как бывало в старину (старинная интеллигенция открыто "помогай бедному" - и сулила за это прощение грехов), то значит, что уже явилось сознание о возможности неправедной, небезгрешной наживы. Евреи были избиты именно потому, что наживались чужою нуждой, чужим трудом, а не вырабатывали хлеб своими руками. Евреи - специалисты по части биржевой игры, но, как видим, и наши серячки не прочь от того, чтобы полакомиться даровою наживой. Евреи несдобровали - и наши серячки жалуются "на народ", что "никаких нет способов", "воля", "драть надо". Евреи жалуются в Англию на мужиков, наши действуют в волостных судах, справляются "своим средствием" при помощи всяких изворотов, о которых мы говорили выше: садятся добровольно в холодную, чтобы быть в "своем праве"; доносят о "бедственном положении народа" и т. д.
Но можете представить, что и тут, в этом омуте мутной воды и поедания ближнего, и тут главный двигатель и цель - устроить свое земельное хозяйство, вырвать из чужих рук, добыть всякими правдами и неправдами и реализировать не в чем другом, как только в хорошей скотине (много назему - земля хороша), в арендовании земли, в покупке хороших семян.
Однажды разговорился я с этим самым "благонадежным лицом", о котором говорено выше и которое, несмотря на уменье действовать "по-новому", как я уже сказал, не чуждо проявлений самой простой крестьянской доброты... что "времена - тяжелые" и что в народе - расстройство, много греха.
- Мне бы только до конца трилетия дотянуть - бог с ним совсем и с жалованьем. Перед богом... Положим, что маленько оно мне подмогло в хозяйстве - ну и будет!.. Только одно зло ростишь на себя. Того и гляди - либо сожгут со зла, либо сгубят... Бог и с ними...
И опять мы говорили про настоящее, прошлое и будущее.
- Ну а что же будет? - спросил я. - К чему все идет?
- Не знаю, - сказало лицо, задумавшись серьезно.- Не знаю, как для вас оказывает, а по мне так к старине дела склоняются.
- Да, то есть... Ведь это и в писании сказано... То есть...- должно так выдтить, что... Здесь (для пояснения своих слов он отмахнул правою рукой сверху вниз) тяпнул топором заметку на этом дереве, а через пять верст (и опять, он отмахнул левою рукой также сверху вниз) опять тяпнул на другом дереве... Вот и владай!..
"благонадежный" человек, воображает, что будут времена, когда достаточно тяпнуть топором тут и там, чтобы "владать". Положим, что такие речи говорятся так, зря, без расчета, но уж одна возможность того, что они таятся в типах деревни даже новейшей хищнической формации, говорит ужасно много в пользу того, как велика
Тяга в сумочке от матери сырой земли.