VII. ХРИПУШИН ИЩЕТ РЮМОЧКИ
Идет Хрипушин по глухому Томилинскому переулку, одному из бесчисленных переулков "растеряевской округи", и раздумывает, где бы ему выпить рюмочку и закусить икоркой?
Кругом стоит полуденная тишина и зной. Где-то, в отдалении, среди густых фруктовых садов скрипят одним кольцом качели; в стороне слышится удар лодыжкой в забор, и вслед за тем детский голос кричит: "плоцка!", "шестёр!" Звук шагов, раздавшийся под окном у мастерской сапожника, заставил хозяина, сидевшего за работой, поднять голову и засвидетельствовать Ивану Алексеичу почтение.
- Здравствуй, здравствуй, друг! - говорил Хрипушин, трогая фуражку, - как бог носит?
- Ничею, Иван Алексеич! Помаленьку... День без хлеба, два дни так... Хе-хе-хе!
- Доброе дело! Ну, будьте зоровы!
- Счастливо!
Сапожник снова принимается за работу и, тихонько попевая, продергивает обеими руками дратву, постукивает о каблук молотком и поплевывает куда надо, а Хрипушин продолжает свое шествие. За несколько шагов до мелочной лавки он снова принужден снимать фуражку, так как хозяин, завидев Хрипушина, оставил свой зеленый стул, помещавшийся на высоком лавочном крыльце, и раскланивался с ним, держа шапку на отлете. После обоюдного приветствия Иван Алексеич, по обыкновению, спрашивает: "как здоровье?" Хозяин поблагодарит, объявляя, что всё слава богу.
Так идет прогулка Хрипушина в ожидании практики. Но вот наконец и самая "практика".
- Иван Алексеич! - раздалось над самым ухом Хрипушина.
В маленькое ветхое окно выглянула физиономия старушкичиновницы Претерпеевой. Старушка кивала головой по направлению вовнутрь комнаты и шепотом говорила:
- Зайди, зайди, отец мой!..
- Здравия желаю! - почтительно произносит Хрипушин, столь же почтительно наклоняя набок обнаженную голову.
- Зайди, батюшка, дело есть!.. Одно только словечко сказать...
- С великим удовольствием!
Хрипушин вступил на маленький топкий двор, нагибаясь в низенькой двери, пролез в сени и наконец очутился в горнице.
Везде на ходу замечал он признаки расстроенного хозяйства, нерадения, неряшливости, везде на глаза его попадались вещи сломанные, разбитые, опрокинутые, грязь, немытые полы и лужи. "Парадная" комната, куда он вошел, веяла тою же пустынностью и отсутствием заботливости; шкаф, предназначенный для посуды, был пуст - на верхней полке болталась позеленевшая медная ложка, на нижней помещались тарелки с иззубренными и заклеенными замазкой краями. Все семейство Хрипушин застал в расстройстве и негодовании. Четыре дочери Претерпеевых, одетые весьма небрежно, ходили, надувшись друг на друга. Самая старшая из них, обладавшая, кроме невзрачного платья, еще каким-то невероятным коком на самом лбу, наткнулась на Ивана Алексеича в передней и сердитым голосом сказала ему:
- Ах, мусье Хрипушин, ради самого бога, хоть вы усовестите их!.. Это наконец невыносимо! Сил нет!
- Что ж такое-с?
- Да тятенька!
Девица вспыхнула и с сердцем толкнула дверь в кухню.
Иван Алексеич, почуяв общую беду, медленно вошел в комнату и осторожно присел на стул около стола.
- Посмотри-кось сюда, отец, - шептала старушка, поднимая из-за стула пустой графин, на дне которого торчал перечный стручок. - Вот эдаких-то три уж!., а? день-деньской, день-деньской, без роздыху! Эка жизнь! Господи!
Хрипушин молчал и соображал.
- Намедни, - продолжала старушка, нацеживая из другой посуды рюмку водки, - намедни три раза из должности присылали, управляющий спрашивал, - не мог! Ну, без чувств, как есть, и людей не узнает! а? Эка жизнь! Выкушай, Иван Алексеич... Как же быть-то, отец?.. Нет ли чего-нибудь?
Старушка умоляющими глазами смотрела на Хрипушина.
- "Марья! отдай! я закричу!" - "Очень нужно!" - "У! бесстыжая!" Хрипушин все кряхтел и соображал. В комнату быстро вошла старшая дочь, шлепая стоптанными башмаками; в руках у нее был медный изломанный кувшин с водой; не обращая внимания на плескавшуюся из кувшина воду, она с сердцем толкала коленями стулья около окон, с сердцем тыкала пальцем в засохшую землю запыленной ерани и с таким же ожесточением затопляла забытый цветок водою.
- Да из-за чего вы изволите беспокоиться? - решился проговорить Хрипушин. - Все, слава богу, благополучно!
- О, ну вас, ради бога!
Слезы быстро наполнили ее глаза, и она бросилась в дверь, стукнув кувшином о притолоку.
- Обеспокоены! - заметил Хрипушин.
- Да, батюшка! - слезно заговорила старушка. - Какое же тут может быть спокойствие!.. Кажется, дрожим, дрожим!..
Опять, пуще всего в том досада, ничего не говорит...
- Молчит?
- Молчит и молчит!.. Что ни думали, что ни делали, ничего!..
- Болезнь трудная!
- М-м-м... - послышалось за перегородкой... - Н-нев-воззмож-но!
- Как запущена! - прищуривая глаз, прошептал Хрипушин и покачал головой.
- Запущена? - плача повторила старушка.
- И весьма запущена!
- Батюшка!..
- Н-невозмож-ж!.. - опять раздалось за перегородкой.
В разных углах дома раздалось всхлипыванье.
- Покой-с! Покой дайте больному! - останавливал Хрипушин рыдавшую старушку.
- Видите? - срыву проговорила старшая дочь, на мгновение появляясь в дверях; глаза ее были красны. - Видите? - продолжала она, указывая рукой на перегородку.
Хрипушин изумленно смотрел на нее. Девушка, не говоря больше ничего, повернулась и исчезла, хлестнув пружинами кринолина об стену.
Настало тягостное молчание. За перегородкой не слышно было никаких звуков; слезы исчезли, но общее негодование и грусть говорили, что беда еще не миновалась.
- Так как же, батюшка? - спросила наконец старушка, вытирая глаза концами изорванной шали.
- Да надобно, Авдотья Карповна, подумать-с... Что вы-то печалитесь?
- Ох, отец мой!..
- Вы должны показывать собой пример! Вы - мать! Через ваше уныние, может, еще более у Артамона Ильича недугов прибавляется?.. Это нельзя-с!.. Да кроме того, с божию помощию, сварим мы кой-какую специю: может, оно и полегчает...
- Специю или что-нибудь, что знаешь, батюшка! а не то свози ты его к бабке в Добрую Гору... Многим старушка помочи дала... Сделай милость!.. Век, кажется, за тебя буду бога молить...
- И это можно... Только не унывайте и не ропщите...
- Извольте, извольте-с... Только не будет ли у вас мелочи сколько-нибудь... На первое время...