|
"всю жизнь бьешься, а вдруг из палки выстрелит" опытный в этом деле крестьянин совершенно верно определяет полнейшую случайность в возможности приобретения рублей. И в самом деле, даже слепинским мужикам, деревня которых лежит на большой почтовой дороге и в десяти верстах от станции железной дороги, даже и таким, относительно сказать, благоприятно поставленным мужикам почти невозможно определить, откуда именно грянет выстрел рублем, из какой палки.
В ряду таких случайных заработков слепинского мужика первое место все-таки занимает заработок, даваемый барином, на этот раз барином шальным на "новые деньги", деньги железнодорожные, случайные, пьяные. Отвоевав в Питере концессию, схватив куш и просто-напросто "объевшись" купленых столичных утех, яств и питей, такой новый случайный барин чувствует утробную жажду "воздуха", "снегу", "черного хлеба", вообще деревни; и вот уже несколько лет сряду, начиная с половины или с конца октября, в Слепое-Литвино стали наезжать эти "господа" на охоту.
Каждый убитый такими охотниками заяц, по рассказам слепинских мужиков, обходится господам не менее как в двадцать рублей серебром - цифра баснословная, сумасшедшая, не имеющая сравнения с цифрами никаких заработков, требующих того же промежутка времени, что и приезд господ. Благодаря этим охотам в крестьянских домах Слепого-Литвина то и дело встречаешь пустые бутылки от шампанского, от рейнвейна и т. д. Такая черта господских наездов в деревню сулит еще множество посторонних заработков, влечет за собой другую серию услуг, также всегда щедро оплачиваемых. Явные и для всех видимые следы благосостояния в некоторых крестьянских семьях, начавшегося именно благодаря этим случайным господским наездам, заставляют всю деревню поголовно ждать этих наездов с нетерпением. Но вот беда: чтобы наезд этот был так же выгоден, как он оказался выгодным для "умелых", надо уметь приметить и поймать в массе наезжающих вместе с господами прихотей и капризов - такую прихоть, такой каприз, удовлетворяя который можно рассчитывать на верную выручку. В этом вся штука: узнать человека, распознать, на что он "ходит", "ловится", и потом уже "бить в эту точку". Тут, во время этих наездов, производится двойная охота: господа охотятся за зайцами, выслеживают волков и лисиц, а мужики охотятся за господами и выслеживают их капризы и прихоти. Трудна эта, надо сказать правду, ух как трудна эта охота крестьянина за барином! Выслеживает его вся деревня, от мала до велика; каждому нужно найти свой кончик нитки и крепко держаться за него, а между тем никому неизвестна вообще конструкция господских внутренностей; неизвестно, как, откуда и каким путем пойдет каприз, с которого боку схватиться. Все это темно, покрыто мраком неизвестности. Правда, в общих чертах крестьяне знают, что из барина выйдет, если он не настоящий охотник, что-нибудь веселое и капризное, необъяснимое; но кто именно из этой толпы настоящий охотник, кто только бахвал, бабник, любитель скоромных разговоров - это еще неизвестно. И вот тут-то и требуется страшная работа ума, к несчастию решительно не поддерживаемая более или менее обстоятельным знакомством с аппетитами, управляющими вообще господским образом жизни. И попрежнему приходится полагаться на случай, на выстрел из пня.
- Вон Михайло Петров... Тот чем господам понравился? А попался ему, братец ты мой, купец с Калашниковой пристани... Ну только оченно этот купец был сурье-зен!.. Так сурьезен, что это даже ужасти! Думал, думал Михайло-то Петров, что тут с эстим сурьезным купцом делать... И так не выходит, и в эвту сторону тоже не берет... А богат купец-то, отойтить от него "так" - обидно! Ну, думает Михайла, что будет! - и больше ничего, что стал ему угождать... Ничего не просит, чтобы там на водочку или что, а так стал вроде как раб бессловесный... И вперед-то его в сугроб забежит, по шею провалится: "не ходите, говорит, ваше сиятельство, глыбоко тут, не в это место идете"... И ножки-то ему обчистит, веточку приподымет, то есть всеми способами... И ни-ни-ни насчет чтобы награды, ни боже мой! Расточил он вокруг купца - этого самого почтения и благолепия видимо-невидимо; услуживает ему, и благодарит, и напредки приглашает, и хвалит - расхваляет, а денег не просит... Что ж ты думаешь, пронял ведь!
- Прронял?!
Вот, поди ты, узнай их! А уж какой был сурьезный, боже мой! Мы думали уж, и подходу к нему нету, точно какой, например, столб деревянный; а он, братец ты мой, больше ничего что балобан: хвали его да угождай - и все!.. С тех пор Михайло-то и пошел в ход... И дом оправил, и лошадей тройка - все, слава богу, пошло. Теперича как сурьезный купец едет - уж Михайло без шапки бежит за тройкой верст пять... И купец-то, братец ты мой, никого, кроме Михайлы, не зовет... Уж наши пробовали было, да нет! - "Михайлу, говорит, давай!.." Поди ты вот...
- Нет, братцы, как я однова влопался было с этими с господами! - начинает речь новое лицо из слепинских мужиков.
Разговор происходил на бревне, где собрались в праздник посидеть слепинские обыватели. Бревно лежит близ реки, у моста; место здесь просторное, веселое, видно далеко.
- Так было втесался, так это - ах!.. Попался мне тоже ха-ароший "теленок". Утрафил я ему тоже, вот как и Михайло, в почтение... Что угодишь, что похвалишь, глядь - гривенник да двугривенный. Вижу я такое удовольствие - попер в эвтот бок. "Уж барин, этаких господ, надо так сказать, и не было и не видано..." Расписываю его так-то, да и махони: "Какой, говорю, это барин? Не барин это, а бог!.."
- Охо-хо!..- загоготали слушатели: - эк ты его как вздыбил... ха-ха-ха!..
- Ровно через крышу перебросил, - прибавил другой. - Ну что ж он-то?
- Как, братцы мои, взбодрил я его эдаким-то манером - и что только сталось с барином, не ведаю! Покраснел весь, ровно рак, и уж принялся же он меня пушить, на чем только свет белый стоит! До того же все молчал, а тут как пошел, как пошел!.. "И холоп, и подлец, и пошел прочь!" и, боже только милостивый, чего-чего не наговорил... Вижу - шабаш! Просолил барина начисто!..
- Просолил, это уж верно!
- Стою, молчу, ничего не могу в толк взять, а вижу, братцы мои, - понял... "Тебе, такому-сякому, двугривеннички надобны?.. ты из-за гривенника собаку дохлую готов целовать и богу на нее молиться?.."
- То-то - понял, братцы мои!.. Слушаю я так-то, вижу, плохо; а жаль барина-то... Думаю, каким теперича манером мне его оборотить?.. И что ж, ребята? Ведь оборотил!..
- Ну? - единодушно возопило все облепленное народом бревно.
- Перед истинным богом, оборотил!.. Перво-наперво дал я волю: звони, мол, во все!.. Что уж, вижу - ничего не поделаешь.
- Уж тут что! Чего уж тут поделать!
- Ха-ха-ха!..
- Лупи, мол, не жалей кубышки... Распечатал он меня, надо сказать прямо, вполне. Места живого не оставил... Замолчал. "Пошел вон!" Я и ушел, а сам думаю: нет, шалишь! Ушел и он к Адольфу Иванычу в покои - обедать с прочими господами... Я остался у крыльца с лошадьми; думаю, уж как-нибудь надо выбираться из бучила... Думал, думал и надумал. Часа через два этак места - откушали, выходят... Выходит народу сразу человек десять... Перекинулся я тут на грубость. Подхожу к моему, говорю: "За что ты меня, барин, говорю, обидел - я к тебе всей душой..." - "Пошел прочь!" Договорить не дал. Я к господам; "Вот, говорю, господа, обидел меня ваш канпанион: всю дорогу я его одобрял, а он меня что ни на есть худыми словами обругал!.." Господа сейчас: "Что такое, что такое?!." Я рассказал, как было, да и говорю: "Ежели, говорю, их сиятельству не по нраву, что я, то есть, их ублаготворяю всячески, так не угодно ли, мол, пущай они мне положат хошь пять рублей серебром, и тогда, заместо того, я ихнее благородие обругаю... Ежели им это лучше по сердцу".
Компания, заседающая на бревне, помирает со смеху.
"Сколько, говорю, угодно, хошь два дня буду ругать их - у нас на это хватит..." Двинул я так-то - покатились со смеху мои господа. "А умеешь ругаться? хорошо умеешь?" - "Сколько вам угодно". Хохочут, помирают. Тут один из них выскочил - толстоморденький этакий, ба-альшой тоже мешок петербургский, генерал полный: "Валяй, говорит, меня, мерзавец этакий! Посмотрим, говорит, точно ли ты мастер!" - "Извольте, говорю, ваше сиятельство!" Сел в мой тарантас еще с одним, надо быть, генералом: "Делай!" говорит. Ну я и принялся!.. Так всю дорогу, братцы мои, до самой станции, уж как только я его ни поливал, то есть и так и этак... Все десять верст я его садил всячески; то есть уж хуже не надо, - грохочет!.. Зальется, зальется, а я-то ему: "ах ты, барабанная палка, ах ты..." Ну, то есть все горло у меня пересохло, осип, покуда до станции-то доехал. "Ловко, говорит, молодец!" Выкинул-таки, ребята, синюю бумагу... Право слово, выкинул. С тех пор, как чуть что: "Где Куприян?" Сейчас меня... С тех-то пор я маленько и того... Дай ему бог здоровья! Ха-ар-роший человек!
- Эко ты!.. Поди-ко, обругай его так-то!.. В каком духе человек. Иной раз он тебя и в волости выдерет за какое-нибудь слово... Так он тебе и дался ругать! Авось не дурак. Главная причина только, что с ругательств с этих я ему пондравился... вот в чем расчет.
- Пондравиться-то хитро!.. А уж раз тебя барин признал, уж тут как не удержаться... Гляди только в оба - твое будет.
"Пондравиться" приезжающим господам - первая забота слепинских мужиков.
- И чем же, братцы мои, я ему пондравился? - удивляясь неисповедимым путям промысла, рассказывает один из слепинских счастливцев: - Больше ничего, что сказал правду!
- Перед богом!.. Повел их Адольф Иваныч по старому месту; то есть вчера - будем так говорить - по этим местам с своими приятелями Адольф-то Иваныч ходил, а нониче и господ по тем же местам повел. Думал, думал я: всем, мол, объявлю дело начисто. Думаю, жалковато мне Адольфа-то Иваныча конфузить, - а ну как да и выгорит на мое счастье от этих слов? Да с господом и грохнул: "Что ж вы это, говорю, Адольф Иваныч, по старым-то местам водите? Ведь, говорю, мы вчерашнего числа сами зверя здесь распугали; нешто, говорю, так можно с господами поступать?.." Тут он на меня, а господа за меня: "Правду ли ты говоришь?" - "Провалиться скрозь землю! вот извольте поглядеть, как в эфтом месте наломано, как тут натоптано". Поглядели: "так!" С тех пор без меня ни-ни. Даже и останавливаются У меня и ночуют: к Адольф Иванычу ни ногой. Нарочно посылают ко мне с известием: "едем, мол; станови охоту". С тех пор вот... А из-за чего? Только что вот правду сказал... Поди вот!..
- А мне, ребятушки, попался сокол, так окромя этого самого ничего и знать не знаем.
- Товару?
- Тоись только одно и одно... Как приедет, уж это знай: целую ночь не спать. Под окнами стучим, выкликаем - соблаз! А добер!.. Ха-арроший человек. Дай бог ему здоровья. Что-то вот прошлую зиму не был, не будет ли нынешнюю... Я было ему хорошую штучку припас.
- Право слово.
- А ведь грех это!
- Братец ты мой! Мы и так, и без этого все во грехе. Опять же всякий богу даст ответ сам. Нешто я обманом или что?.. сама готова - видишь вот. Это, брат, дело тоже темное, кто больше ответит: она, а может, и барин.
- А может, и ты!
Говорится это в буквальном смысле. Говорящий это так и понимает, что на том свете он объяснит богу все подробно, и тогда наверное окажется, что вины его нету. Надежда, что бог простит за все это, живет в мужике, поднимающемся из-за копейки на всякие "нелегкие". И надо полагать, что господь в самом деле простит слепинским мужикам их даже, повидимому, тяжкие грехи.
напряжения со стороны охотящихся за господами мужиков, преисполнен невероятных, трудно постижимых и бесчисленных случайностей. Но зато тот, кому удалось овладеть полем битвы, может смело считаться счастливцем: в какую-нибудь неделю, в течение которой продолжается охота, умный, ловкий человек одними "наводками" сумеет нажить столько, сколько в обыкновенное время не только деревенский мужик, но и деревенский специалист - кузнец, портной, сапожник - не наживет, сидя над работой целые месяцы. Правда также, что такой заработок довольно-таки сквернит человека, и иной раз бывает положительно противно смотреть на иного счастливца и слушать его радостные рассказы о том, как и чем он "поправился"; но зато в результате всех этих гадостей являются деньги - а это главное.
Все другие заработки, доступные слепинскому мужику, точно так же случайные, не так хитры, как заработок на господских капризах, но зато и не имеют тех благодетельных результатов. Разжиться, поправиться с них - нет почти никакой возможности, и иной раз, глядя на такой заработок, решительно не понимаешь, из-за чего бьется человек, если не принимать в расчет уверенности этого, повидимому, напрасно бьющегося человека, что иной раз и "из палки выстрелит".
|