|
- "Всех оправдали!" - сказал мне рассказчик. Что же это за люди, что это вообще за существа, которых можно истязать, убивать и за все это получать только одобрение? "Так! так и надо!" - говорит совершенно по совести всякий обыватель. "Нет, не виновны!" - говорит совершенно по совести суд присяжных... Злодейство, беспощадность злодейства, выразителями которого являются два убитых человека, не подлежит сомнению; но, по всеобщему "совестливому" мнению, никаких иных средств для острастки злодеев, кроме истязания, нет. Спрашивается: из каких таких источников выходят люди, способные заниматься такими злодейскими делами; откуда родятся эти разорители, эти грабители крестьянского хозяйства? Ведь не валятся же они с неба, ведь не родятся же они исключительно с злодейскими помыслами? Ведь хотя убийство двух злодеев и санкционировано совестью господ убийц и господ судей, но ведь и господа конокрады также могли бы представить кое-какие соображения в объяснение своей злодейской совести, и, вероятно, представили бы, если бы их заблаговременно не ухлопали.
Размышляя таким образом, я невольно пришел к вопросу: откуда берется и как делается такой удивительный, ожесточенный, бесстыдный сорт людей, которых можно раздавить, как клопов, и чувствовать себя при этом совершенно невиновным?
При первом же свидании с рассказчиком истории убиения я спросил его:
- А кто такой этот Федюшка?
- Который-с?
- А вот которого убили-то, конокрад?
- О-о, этот? Этот наш, сычовский, наш, наш... Этот-то наш. А вот другой-то, так и не вызнали, чей... Больше ничего, знаем - черномазый... Ну, а Федюшка - точно наш!
- Кто ж он такой? Есть у него отец, мать?
- А вот как надобно на это вам ответить. Есть, следовательно, Федюшка сирота... Принесла его одна, стало быть, девица... И выйди потом эта самая девица замуж.. Попался человек, не посмотрел на грех, согласен был взять и с ребенком; ну только узнал об этом старик-родитель, от ребенка отказался. "Отдай, говорит, ребенка в люди, тогда приму в дом, не отдашь - не надо мне тебя". Ну, сами знаете, дело родительское, сурьезное... Хорошо, как переговоришь родителя,- твое счастье; ну, а как попадется родитель-то Из крепких, тут уж из его слова не выбьешься... Вы не знаете ли, тут у нас на деревне мужик, Емельяном звать?
- Нет, не знаю...
по праздникам... Этого-то человека! Да он и без чужого хлеба своего бы добывал в полных размерах, ежели бы был посурьезнее, а то ну-ко - с сумкой по деревне шатается... Смотреть-то, я вам доложу, стыд чистый... А почему? Главная причина - нельзя родительского благословения забывать; надобно родителей почитать... Положим, так сказать, каков родитель. Иного родителя, надо прямо говорить, и слушать бы незачем; вот хоть бы Емелькина отца, судите сами: разленился старикашка, ни на что не похоже... Вдовый он, и один, у него сын Емелька. Покуда сын-то подрастал, ничего: был человек, бился по-христиански, один сам собой все хозяйство правил; а как вырос Емелька, как женил его - лег на печь, "не мое, мол, дело", и зачал канальский старик сластить...
- То есть как же так?
хрыча, и звания нет, чтобы продать или что-нибудь для дому, - куда! все сам съест! Вот это самое и есть, что я вам сказал: - себе сластит... Ну а где уж одному женатому с семьей справиться?.. Чем бы с печки-то слезть да помочь сыну, а он ему - "иди, говорит, по миру, собирай!.." Ну и идет... потому родительское слово свято... Не послухай его, "прокляну", скажет; ну а ведь это, уж сами судите, довольно будет вредно нашему брату... Так-то вот.
"Это я к тому говорю, - продолжал рассказчик, - что вот и Федюшкин-то вотчим из послушных был... Против родителя не осмеливался... Да и мать-то Федюшкина тоже... то есть куда ж, позвольте спросить, деться ей с этакой, например, прикупкой? Хорошо еще самоё-то берут, не бросают, и то еще надо дорожить, что нашелся добрый человек... Вот мать-то и отдала Федюшку к тетке: была у ней старушка-тетка... бездетная... Отдать-то отдала, да не дал ей господь веку - через два года и померла. Остался Федюшка сиротой. Покуда жива была тетка, ну кое-как да кое-как перебивался, рос... а эдак с седьмого или восьмого года и побираться стал... Ну уж тут, конечно, житье не легкое: дадут шапку - в шапке пойдешь, не дадут - гуляй без шапки... Хорошо, коли ночевать пустят, - ну ночуешь, а как не случится где приткнуться - и так где-нибудь, на вольном воздухе ночь скоротаешь... Ну, однакож надо сказать прямо, у нас этого нет, чтобы прочь гнать, и пожалуй что без ночлегу Федюшке жить не приходилось. Вот через это самое, как я полагаю, он и избаловался: сегодня здесь ночует, завтра там, поутру проснулся, ушел, никто не смотрит, не видит, всякий идет по своему делу... вот от этого-то самого и повадился наш молодец побаловываться. Там, изволите видеть, чулки, например, сухонькие наденет, там рукавички оставит, которые похуже, а которые потеплее - себе возьмет. Таким манером постепенно... Стали замечать. Допрашивать иной раз принимались, да на беду мальчонка-то был боек, востер - всё ему спускали...
"
"- Я, - говорит.
"- Как же так, шельмецкий ты сын? Это не порядок... За это, знаешь?
"- А холодно, - говорит, - дяденька!..
"Потреплешь его за вихор, и будет: что с него возьмешь? - сирота!
"Таким манером и приучился мальчонка побаловываться... Пробовал было он в подпаски наниматься, да недолго нажил... Не понравилось, видно, по ночам не спать, сбежал...
"На моей памяти и дело-то это было. Ехал я в город за кладью - кладь мы возили к одному барину в имение... - Еду так-то, гляжу - Федор. Армячишко на нем длинный-предлинный, босиком, шапка эва - какая, гора Голгофа настоящая, с перьями, генеральская, и палка. Дует парень по грязи, ножонками-то своими молотит во всю, то есть, мочь.
"- Куда, мол?
"- В город, - говорит, - подвези, мол, меня, дяденька...
"- Ай ты от пастуха-то сбег?
"Посадил его.
"- Сбег, - говорит.
"- Что так?
"- Больно худая жизнь, - говорит. - Бьет пастух-то. Лют.
"- Куда ж ты это в город бежишь?
"- А в сиротское, - говорит, - призрение.
"- Это что ж такое сиротское призрение? Что-то, - говорю, - будто не слыхал я этакого призрения-то... Что ж оно такое?
"- А это, - говорит, - здание... большое-пребольшое, и всё сироты в нем... двадцать тысяч сирот, безродных, без отца, без матери. Царь сделал. И всех кормят на царский счет, и у каждого свой сундук, и одежда каждому идет от царя. А по двадцатому году всех сирот женят, и идут они в царские крестьяне... И земли дают тем крестьянам, и дома, и скотину; одно слово - живи не тужи.
"- Это, - говорю,- хорошо, ежели правда.
"- Это, - говорит, - верно: мне. верные люди сказывали...
"- Ну коли верно, дай, мол, бог тебе счастья... Только что, - говорю, - навряд, например...
"- Нет, - говорит, - это верно...
"- Может,- говорю, - местов нет?..
"- Ну вот - нет! Это вот какой домино - с версту. - И почал он мне опять расписывать, расхваливать.
"- Ладно, ладно, - говорю, - ступай с богом.
"Привез я его в город; мне, стало быть, на станции оставаться, а ему в это самое здание бежать. Побег. Хватился я после - одного мешка нету! "Ах, думаю, шельмец этакой, как ловко стянул, и не в примету даже". Ну, думаю, господь с ним...
"Так он и пропал, невесть куда. И забыли было о нем. Только через полгода этак места приходит ко мне наш писарь:
"- Запрягай, - говорит, - Родион, лошадь: в волость требуют по делу. - А в то время, надо сказать, состоял я в правленских ямщиках.
"- Какие, - говорю, - дела там у вас?
"- Требуют, - бает, - личность удостоверять... Обозначилось, например, лицо, и что оно есть за лицо такое- никому неизвестно.
"- Ладно!
"Поехали. Приезжаем, глядь, на крыльце Федька трется.
"- Уж не ты ли, - говорю, - Федор, личность-то самая есть?
"- Я,- говорит...
"- Ах ты, - говорю, - шут гороховый.
"И писарь-то тоже смеялся: все был мальчонка, а тут эва что - личность!
"- Ты, - говорю, - как же это, личность ты этакая, мешок-то у меня украл?
"- Есть,- говорит, - нечего было. Продал за пятнадцать копеек.
"- Ну а здание-то, - спрашиваю, - разыскал ли?
"- Обман! - говорит.
"- Что ты?
"- Право слово. Я, - бает, - в острог попал: думал, пойду в самый большой дом, а это острог... Как узнал я, - говорит, - что это острог, - бегом. Суток трое побирался, потом в часть взяли, а из части в острог, а из острога сюда, домой.
"- Зачем, мол, тебя домой-то?
"- А я, - бает, - почем знаю, по этапу!
"А между прочим надет на нем новый армяк... Поглядел я, думаю: "Недаром, поди, в остроге сидел", потому откуда у него армяку взяться? да еще новый армяк-то, целковых, поди, под десяток...
"- Чей, мол, армяк-то?
"- Известно, мой!
"И смеется...
"Н-ну, прочитал нам в волости писарь бумагу, спросил про Федюшку. "Ваш ли, мол?" - "Наш!" говорим. "А коли ваш - везите его домой..." Например, на место жительства водворить. Расписались, повезли. Едем мы дорогою-то, и думается мне: "Ведь пропадает парень-то, право, пропадает... Полгода в остроге просидеть - не шутка; чему не научат!" И жалковато мне его стало. Чуяло мое сердце, не по хорошей дороге пошел мальчонка. А он и в ус не дует, и горя мало. Прибауток нахватался, сквернословит, например, потешает нас с писарем... Да что еще, какую удрал, анафема, штуку!.. Пошел, изволишь видеть, дождичек, и довольно даже порядочный... Вот писарь-то и говорит: "Дай, говорит, Федюнька, мне твоим армячком накрыться..." Дал: "накройся, говорит, старичок, ничего, накрывайся". Накрыл тот голову - едем... Много ли, мало ли проехали, уж это у меня из памяти вышло, только Федюнька и говорит: "А что, говорит, писарь, я тебе скажу - ведь в армяке-то у меня что зверья этого самого... Заедят они тебя..." Услыхал писарь - долой армяк, ну рукой-то чистить и спину и воротник: "ах ты, пострел! что не сказал?.." А Федюнька взял армяк, закутался и поехал. Всю дорогу писарь мокнул на дожде. До костей его пробрало. Только уж потом, как до дому добрались, Федька-то и загоготал: "Это я, говорит, шутку с писарем-то сшутил"... Ну, каково это покажется? Этакая шельма стал!.. Ну привезли мы его. Водворили..."
- Да куда ж его водворить? Приехали - ну и слезай с телеги, вот те и весь сказ...
- То есть как же это: - привезли в деревню и оставили на улице?
- Зачем на улице? Привезли, значит, ну и ступай с богом!
- То есть куда же - "ступай"?
- не всякий-то с охотой... "Тесно, мол, поди к соседу..." А у соседа - тоже не просторно... Уж тут пошел другой разговор. Повертелся он у нас на деревне-то так с неделю, да и слимонил у кабатчика полтину меди да ковшик железный и опять убежал... С тех пор только уж годов через шесть я его увидал, как в конокрадах его изловили... И правду сказать, не узнал: и вырос, и бороденка обозначилась... Так он и жизнь кончил...
- "Медку бы"! - напомнил я.
- Дд-а! вот поди ты... Меду захотел!.. И с чего это?.. видно, ложилось не больно сладко...
|