|
Покуда он участвует во всех семейных сходках, покуда он с величайшими усилиями добивается "уступок", то есть покуда, благодаря ему, родители возвращают взятые вещи, возвращают медленно, с промежутками, по полотенцу, по паре чулок, народный говор тянет его в банк: "разбери!" Но, прежде нежели взяться за дело и разобрать как следует, надо отдать рубль серебром члену, которого обвиняют в растрате. Андрей Васильич решается наняться на эту работу у товарищества. Происходит самый обыкновенный наем.
- Много ль тебе надо-то?
- Да вы дайте мне, чтоб хватило и на еду и на табак.
- Много ль?
- Да рублей восемь.
- Это в год, что ли?
- Как в год, в месяц!
- У-у-у ты, боже мой! Куды этакую прорву... Это и совсем банку пристановить надо... Табаку на столько рублев!..
- Дураки вы этакие! - кричит кто-нибудь из тех, кто расслышал, в чем дело. - И на пищу и на табак.
- Больно жирно восемь-то рублев... Этак по восьми-то рублев будем проедать, так нам и с банкой надо по миру пойти.
- Клади на счетах!.. Давай счеты! Это лучше всего!
- Он тебе на сорок насчитает! Счеты-то велики!
- Клади, клади!.. Будет галдеть, дьяволы!
Раздается стук счет.
- Клади, - говорит Андрей Васильич: - на харчи хоть по пятнадцати копеек в сутки...
- Куды - столько! Это разор...
- Да ты скажи, - горячась, вопиет Андрей Васильич: - почем говядина? Ну почем фунт мяса?.. Ну?
- Теперь, поди, пост!
- Я говорю: ты скажи цену? Какая цена?
- Ну три копейки...
- Ну три фунта - девять...
- Да это лопнешь с трех-то фунтов...
- Лопну или не лопну - это дело мое! А меньше трех фунтов мне в день нельзя. Попадается кость - в ней тоже фунт целый пропадает весу-то.
- Верно! - раздается голос.
- За три заплати, а уж трех фунтов никогда не принесешь.
- Вер-р-рн-а! - утверждают. несколько голосов.
- Так как же ты хочешь, чтобы на обед и на ужин хватило меньше трех фунтов! - с горьким упреком говорит Андрей Васильич.
- Что ты его слушаешь, - раздаются сочувственные голоса. - Он сам не знает, что у него язык болтает... Ладно! Бери на три фунта - чего там, авось не проешь.
Едва улаживается дело с мясом, как вопрос о курительном табаке вновь поднимает целую бурю, и только после весьма продолжительных прений, оранья, брани, перекоров дело решается в пользу Андрея Васильича.
- Шут с ним! - заканчивают дело другие.
И Андрей Васильич принимается за работу. Оказывается необходимым разобрать не только книги последнего года, но все банковые дела с основания, причем в течение последних двух-трех лет оказывается такая путаница, которую, кажется, нет никакой возможности разобрать, если основывать все дело на писаных документах и записях. Записи, вроде, например: "дано в кабак 10 р.", или: "Миридоновы за 22 фун. по 13 к. за вичину брата опсвятках повернуть в оборотные" и т. д., без означения года, месяца и числа, - записи, однако, свидетельствующие о том, что в кабак действительно дано, а Миридонова ветчина тоже действительно зачислена в оборотные, - все это требовало других, не писаных документов и разъяснений. Необходимы были словесные объяснения, расспросы и о ветчине, и о Миридоне, и о кабаке. Необходимо было поэтому перезнакомиться не с одной, а с двадцатью деревнями, необходимо было разъезжать по этим деревням, ночевать в избах, расспрашивать и Миридона и Миридоновых односельчан. При этом обнаруживается такая масса приятных и отталкивающих вещей, что знание народной среды, приобретенное в детстве и отрочестве, делается у Андрея Васильича еще шире. "Нет, - решает он: - сюда надо являться во всеоружии знания и опыта, а дела здесь - несть числа!" И мысль о знании мучит его. Дорабатывая банковое дело, он только и думает о том, хватит ли у него денег на пароход...
Наконец дело окончено: выяснены все темные места, все пропуски; все записано вполне, на основании всевозможных справок; с громадными усилиями достигнуто то, что из кармана лиц, заведывавших банком, были возвращены и десять рублей, данные в кабак, и деньги за Миридонову ветчину, словом - выяснена вся сумма недочета и по возможности, с ругательствами, бранью, проклятиями, возвращена в банковую кассу... Дело сделано старательно, справедливо, ничего не утаено. Лучше всех об этом знают виновные, и, по окончании Андреем Васильичем работы, чувствуя, что худое дело как-никак, а снято с их плеч, виновные в банковых беспорядках начинают относиться к нему с искреннейшей благодарностью. Они знают, что могло быть и хуже, что, несмотря на то что Андрей Васильич, кажется, уже до всего доходил, а в самом деле-то до корня не добрался, а без него - кто станет добираться? Такого другого человека не найти. Стало быть, самый корень-то так и останется в забвении.
- Спасибо тебе, вот какое спасибо! - искреннейшим образом говорит один из виновных. - Оправил ты меня!.. Я уж думал - Сибирь мне... Пойдем чай пить!..
- Нет, не хочу!
- С медом! Ну сделай милость, пойдем!
Другой, тоже из числа оправленных, зовет к себе:
- А оттедова ко мне, бражкой угощу!.. уж как мы тобой довольны, вот тебе перед богом...
Нехорошо на душе у Андрея Васильича. Знает он, что люди эти не раз, во время банковой работы, оставляли у него на душе тяжелое, обидное впечатление.
- Обругать бы тебя надо, Игнатий Петрович! - говорит он одному из "оправленных": - а не чай пить.
- Ну будет! Знаю я! Оставь это, сделай милость, пойдем!
- Да и тебя, Капитон Васильич! И у тебя рыльце в пушку! Уж извини...
- Мы что знаем? - наивничает Капитон Васильич: - мы нешто грамотные? Там писаря напишут бог весть что, а мы отвечай... Нашего брата и так уж пилили-пилили... Я с эвтой банки - ночей не спал... Бог с ней и с банкой! А доволен я, что по крайности ты меня выправил! Кабы помене ты с меня начету взял, я б тебя, вот перед богом тебе говорю, не то чтобы бражкой, а самым что ни на есть... да уж больно ты меня деньгами-то наказал...
- Мало, мало, Капитон Васильич!
- Нет, погоди... Вот он жалуется, что с него много взято.
- Да пущай его жалуется! Перестанет...
- Да я и не жалуюсь. Благодарим, мол, покорно... Оправили... Ну маленечко многовато бытто.
- Нет, маловато, Капитон Васильич! Давай я тебе на счетах докажу.
- Н-ну нет, брат! - сердясь уже, произносит Андрей Васильич.
- То-то мы не понимаем эфтого. А представляется нашему уму глупому - бытто лишки. Да это что уж! Бог с ними, не про это!... А что благодарим - больше ничего.
Андрей Васильич не может не волноваться. Капитон хоть и говорит свои речи улыбаясь, но, очевидно, имеет против него зуб, неудовольствие и будет питать его непрестанно, сколько ему ни разъясняй, ни растолковывай. Это один из упорных деревенских земцев, смиренный, подхалимоватый, но злопамятный человек. У Андрея Васильича, знающего все это и не раз выводимого из всякого терпения людьми этого сорта, закипает желание во что бы то ни стало убедить этого земца, сломить его упорное отстаивание явной неправды, про которую знает сам Капитон, да не хочет сознаться.
- Нет, - говорит Андрей Васильич: - ты меня, Капитон Васильич, уж пожалуйста, не благодари, сделай милость. А вот что я тебе скажу. Я было собрался уезжать, думал, что дело это кончено; ну а теперь останусь... Давай опять всем миром проверять книги!
- Нет! - задетый за живое, говорит Андрей Васильич, - давай сызнова. Говори, на чем тебя обсчитали?
- Да будет тебе! Брось ты его, лысого дурака!
- Ну - в чем? - пристает Андрей Васильич.
- Али захотел, чтоб хуже было? А как накатают на твою лысину еще с полсотни - лучше будет?
и так она вон где, банка-то...
- А надо бы тебя, Капитон Васильич, поприжать! Погоди! Ей-богу, я опять засяду. Я сорок рублей записал на жалованье письмоводителю, то есть будто бы себе, а ведь эти деньги прямо надо с тебя взять.
- Помилуй, что ты! Господи боже мой! Чай, и этого будет! Еще сорок! Нет уж, сделай милость, ты это оставь...
Капитон начинает уж умолять. Андрей Васильич доказывает ему, что он не будет вновь поднимать этого дела потому только, что ему надо ехать, а то бы следовало пробрать Капитона Васильича и не так... Дело кое-как улаживается. Андрей Васильич чувствует, что он делал дело правильно, как мог, никому не помирволил и что протест Капитона он, по совести, имеет право оставить без внимания, хотя знает, что Капитон, испуганный перспективою переучета, только притворился вполне удовлетворенным и что ушел он домой все-таки со злобой в сердце.
|