|
Без газет. - Улица. - "Деревенское обозрение". - Опыт деревенской газеты. - Подати - подати! - Понукатели. - Упорщики и неплательщики. - Смерть мальчика. - Приезд доктора. - Учитель. - Лошадиная холка и красильщик Петр. - Деревенская тайна.
Вот уже четвертые сутки, как я не получаю с почтовой станции ни книг, ни газет, ни журналов! Столичному жителю, столичному читателю никогда не понять, что за жестокое мучение должен в подобных случаях испытывать такой же самый столичный житель, сидящий почему-нибудь в деревне, в русской деревенской глуши! Отвыкнув от понимания сущности и форм деревенской жизни, далекий, благодаря этим формам, даже от мысли находить между деревней и столицей какую-нибудь связь, такой человек (живет ли он на даче или только что благоприобрел тихий деревенский уголок в потомственное владение) не может обойтись без газет. Они необходимы ему, как необходимы пузыри для человека, боящегося плавать по глубокой и широкой реке. Что делать, если эти пузыри лопнут? Если два-три-четыре дня нет известий ни с театра войны, ни из сфер правительственных, словом - нет ничего, чем столичный житель привык интересоваться ежедневно, - в обоих случаях гибель неминучая! По обоим берегам реки, среди которой он гибнет, видны толпы народа; но никто не поможет ему. Одни работают, не видят его гибели, не слышат его воплей. Другие и видят и слышат, но ничего сделать не могут: ни лодок нет, ни пловцов. Погибай среди бела дня, во цвете лет, на глазах толпы людей! Та же самая история происходит и в случаях, когда по каким-нибудь, всегда неведомым причинам из рук ваших исчезает газетный лист... "Что в Плевне? Что в Карее? Что в Александринке?" - взывает погибающий - и ниоткуда нет ответа! Ни лавочник, ни батюшка, ни волостной старшина, ни тем паче обыватель деревни, крестьянин, никто не ответит ни на один вопрос... Все они "рады бы радостью" помочь вам, но не могут, потому что у них свои свои заботы...
- Были вы на станции, Иван Иваныч? - вопиете вы к лавочнику.
- Только сейчас вернулся...
- И не стыдно вам не зайти на почту, не взять газет?..
- Из ума вон!.. Совсем из ума вон!.. Да всё с этими раками...
- Какими раками?
- Да раков отправляли в Питер, пять тысяч, так целый божий день бился как собака... Подите-ко, отведайте, каково с нашими с первоначальниками-то дорожными!.. Тут не до газет!..
с которым он отвечает на ваши расспросы; но утопающий хватается за соломинку, и вам нет никакой возможности отпустить его на волю...
- Не слыхали ли по крайней мере чего-нибудь?..
- Нет... что-то бытто не слышно. Расшибли, говорят!..
- Кого? Где расшибли?
- Да болтали там, на станции, наши бытто расшибли... что-то... Муки, говорят, сблаговестили у турок оченно довольно...
- А уж не могу вам в точности... слышно, что сорок бытто тысяч... Не то муки, не то в плен... али как... Уж точно не могу вам... Я сейчас! - вдруг вырываясь из неловкого положения, в которое вы поставили его своими расспросами, и проворно убегая в сторону, уж издали кричит вам лавочник. - Я сию минутую, только что вот насчет солонины... как бы не попортилась... дух дала... с-сию минутую!
Но, уж будьте уверены, вам не дождаться его возвращения; у него там в погребе всепоглощающий интерес: солонина дала дух, а ведь ее посолено пятнадцать пудов! Продать ее или повременить, не выменять ли на жеребенка у Тарасова или двинуть в казармы? - обо всем этом надо подумать, и подумать много... Какие тут газеты!..
У лавочника - солонина, у батюшки - хлопоты с уборкой, благо удались хорошие дни, хлопоты с розыском рабочих... Словом, у всякого деревенского жителя есть нечто более важное, более спешное, чем все эти турки, Плевны, газеты. Беспомощность вашего положения именно тем и ужасна, что вы не можете не понимать, как в самом деле важна эта солонина одному, уборка другому, и, стало быть, погибая, не имеете права негодовать на то, что вас не спасли. Рассыльный, который, получая от волостного правления три рубля в месяц на своих харчах, должен ежедневно ходить на почтовую станцию, оставил вас на четыре дня (а может оставить и на четыре недели) без газет, то есть без дыхания и воздуха, оставил потому, что ему навернулась работа: сосед-дьякон перевозит избу и платит деньгами по полтора рубля в день. Зная хоть чуть-чуть цену деньгам, ни у кого, даже у волостного начальства, не подымется рука на этого старика, не исполняющего своих обязанностей. Осенью, которая уж почти на дворе, ему надо платить подати, нужны деньги, а газеты - "успеется"!
И вот вы идете ко дну. С гладкой поверхности политических, литературных, правительственных, русских и иностранных и всяких иных известий вы, лишенные газетных пузырей, идете ко дну неподкрашенной, ненапечатанной русской действительности. Бесцветные, но крепкие и цепкие водоросли, покрывающие это дно в изобилии, начинают опутывать вас со всех сторон, не дают двинуть ни рукой, ни ногой... "Солонина дала дух", "продешевил с овсом", "испортил шкуру", "передал три копейки", "легче помереть, чем на сорок на пять копеек соглашусь" - все эти подлинные и насущнейшие интересы самого дна русской жизни опутывают, душат непривычного столичного жителя.
минутами истинного мучения. Доходило дело до того, что я, как манне небесной, рад был всякому печатному лоскуту, садился к стене и с удовольствием перечитывал газеты, которыми были оклеены стены обитаемого мною дома... Так велика была моя разорванность с интересами деревни, так грубо относился я к ежедневным заботам и нуждам окружающей меня среды, руководствуясь в этой грубости только тем, что эти интересы и ежедневные заботы являются перед моими глазами не в тех формах, к каким я привык и в каких желал бы их видеть. Время и довольно настойчивая неаккуратность рассыльного, по мере разгара деревенских работ все чаще и продолжительнее оставлявшего меня без пузырей, понемногу и, как мне кажется, довольно основательно исцелили меня от этой нетерпимости сначала к непривлекательной сухой форме деревенского быта, а потом и к не менее непривычной для меня самой сущности этой неприбранной, не разложенной по газетным рубрикам жизни. Перечитав все обклеенные газетами стены и пережив мучительные минуты, когда уж ровно нечего было читать, когда нигде не находилось ни одного печатного клочка, я невольно стал задумываться над тем в высшей степени неловким положением, которое я всякий раз испытывал, покончив с газетным листом и выйдя на деревенскую улицу.