|
- Нет, - наконец сказал он: - вот с Кузнецовой женой, вот так уж напримался я страху.
Кузнецов был молодой сельский торговец: в соседнем большом селении у него был магазин. Я знал его лично и крайне удивился, узнав, что он - семейный человек, так как постоянно видел его и в квартире и в лавке одного.
- Разве Кузнецов женат? - спросил я.
- Как же! Да-авно!
- Где же его жена?
- Она уже второй год как в больнице, в Москве, лечится... Теперича-то, пишет, будто поправляется, а уж что тогда было, не приведи царица небесная!.. Я один, братец ты мой, бился с нею целую неделю, день и ночь, так уж знаю, что такое это... Давай мне тысячу рублей теперича - нет!.. Не заманишь!..
- Какая же это у нее была болезнь? - спросил писарь.
- С ума сошла. Только с ума-то сошла на худом... - И старик-пчеляк шопотом рассказал о ее недуге... Недуг действительно был ужасный...
Стали толковать о причине такого недуга...
- И что за чудо! - сказал пчеляк. - Ведь как, братец ты мой, чудесно жили-то в первом году - ангелы преподобные! Торговлю начали чисто, на готовые денежки, всего много, дом - с иголочки, оба - любо глянуть, уж об ней и говорить нечего: королева - одно слово!.. Да и он парень складный... Бывало, взойдешь в лавку-то к ним, соли там или что-нибудь взять, - сидят оба, как птички, и ласковы и веселы... И самому-то, ей-богу право, весело станет... Вдруг, как нечистый попутал, сразу, братец ты мой, оба как оглашенные стали... На второй год пошло это у них.
- А дети есть у него? - спросил я.
"бьет"! По вечерам крик из дому-то несется... Что такое?.. Потом - того: принялся, братец ты мой, за бабами, значит, за женским полом - проходу нет!.. Пьет, беспутничает, жену бьет, бросает ее совсем, прочь гонит. Отец ейный тут с родней прибыл... Помню, всю морду этому самому Кузнецову изуродовал. Однова они всей родней его били, да как били-то!.. Сам своими глазами видел, как один дьякон прямо ему в лицо старым-престарым веником тыкал, окомёлком... Тут было, боже мой, что такое! Нет ему уйму - да и шабаш! В течение того времени ейный родитель взял да в суд его и предоставил... значит, за истязание и самоуправление... Присудили его, друг ты мой, на полгода в тюрьму... Вот тут-то с ней случилось... Перво-наперво все тосковала, скучала... Исхудала вся - "не знаю, говорит, что со мной делается..." Бывало, зайдешь в лавку-то: сидит и смотрит, а приметить тебя - не примечает... И раз окликнешь и два - все молчит... Уж когда-когда опомнится! "Ах, скажет, Иваныч, я и не вижу!" Я, мол, тут давно стою. "Ужли давно?" - "Именно правда". И опять на нее этот истукан найдет, опять говори, не говори - все одно... А однова пришел, глядь - лавка заперта... Что такое? Пошел было на кухню; идет навстречу кухарка. "Взбесилась, говорит, наша хозяйка... Что делает - так ах... Лучше и не ходи..." Я было и не пошел, да за мной сам отец ейный прислал, подсобить... Потому сладу нет... Даже отец-то родной, и тот ушел, залился слезами, ушел из дому. Оставили меня одного... Ну уж и принял я мученьев, век не забуду.
Пчеляк рассказал мучения; публика посмеялась...
- Как же ты с ней справлялся-то? - спросил староста.
- Как? - известно палкой!
- Бил?
- Известно бил, коли резонов не слушает. Ей представляешь резоны, а между прочим она пуще того безобразничает... Что будешь делать: и жаль, а нельзя - других способов нет... Огреешь кнутом раза три-четыре - забьется за печку, сидит недвижимо и, пожалуй, с час просидит, не шелохнется... Ну только ты чуть задремал - хвать, вот она!.. Думаю, нет, брат, шалишь!.. Одну ночь я так-то пробился, на другую потребовал цепь, приковал ее за печкой-то, принес вожжи, говорю: "вот, матушка!" - показал ей... Ну с цепи ей сорваться трудно... Погремит, погремит - ляжет... Только уж что говорила, слова какие, и не дай бог! Разов с пяток я ее вожжами-то урезонивал за эти самые ее слова... И ругаться тоже - ругалась, словно пьяный солдат... Откуда только набралась этого... И бился я таким манером с ней целую неделю.
- Все вожжами?
- Вожжами все и кнутом... Однова так подсвечником успокоил ее, потому чуть было из цепи не вылезла!.. Целую, братцы мои, неделю я так-то бился - один! Отец-то ее перво-наперво совсем рассудка лишился, муж - в остроге, один я. Потом принялись таскать знахарей и знахарок, поили ее и отчитывали, все одно - никакие средствия... Наконец, того, надумали в больницу везти в Москву. Веришь ли, индо слеза меня самого прошибла, как стали ее из-за печки-то вытаскивать: вся как есть синяя от побой...
- Ты ее, должно быть, знатно охоливал-то...
- Уж чего тут!.. Бывало, за ночь-то у самого ладони напухнут...
- И отчего же это с нею приключилось? - спросил банковский писарь.
- Поди вот! разбери!.. - сказал пчеляк.
- Уж знамо - дело темное! - прибавил один из гостей.
- Господь ее знает!.. - заключил третий.